Поэзия есть предвестник того состояния человечества, когда оно перестанет достигать и начнёт пользоваться

достигнутым.

 

В. Одоевский

 

 

Сергей Александрович Бабичев

Зинаида Сергеевна Бабичева

 

 

 

На острие эпох

 

©Стихи

***

©Рассказы

***

©Воспоминани​

 

От редактора

 

 

Кое-что из того, что Вы пишете, я знаю... что-то читала, что-то – слышала... Но у Вас есть талант даже то, что мне известно, преподносить так, что это снова становится интересным... необычным... свежим и оригинальным... Уверяю Вас: я с превеликим удовольствием читаю всё, что выходит из-под Вашего пера!!!

Вы когда-то пошутили: "Я не читатель, я – писатель"... Так вот я – не редактор... Я – Ваш читатель и преданный поклонник (поклонница).

Стихотворение, которое меня "зацепило" первым – это "Гармония"... Оно настолько вроде бы простое – но в то же время мысли настолько серьёзны и глубоки!!! А последнее двустишие просто потрясает: "И тогда Земля, быть может, // Нам грехи простит"... Вероятно, я не объективна... возможно, моё мнение не столь для Вас важно... Но стихи эти – изумительны по грандиозности мысли и доступности донесения её до читателя...

А чего стОит "Семь эпох до Рождества Христова..."!!!

А потом я стала читать и другие Ваши и Зинины произведения – и наслаждаться ими...

 

Людмила Дашков

 

От автора

 

Мой отец, заслуженный капитан ЛОРПа, орденоносец и лауреат Государственной премии, мечтал написать книгу о жизни ленских речников. Это были действительно мужественные и бесстрашные люди, которые бороздили Ленские просторы и суровое море Лаптевых с впадающими в него реками Яна, Индигирка, Колыма.  По окончанию навигации, в трескучие зимние морозы, по выходным капитаны собирались у нас, в маленькой уютной двухкомнатной квартирке на Юбилейной улице. Посреди квартиры стояла огромная из красного кирпича, печь, под белой известью. Детская комната и кухня были разделены дощатыми переборками. Капитаны рассаживались вокруг круглого раздвижного стола под красным абажуром, пили чай с мамиными тортами, сдобными булками и брусничным вареньем. А после наступало самое интересное таинство.…Каждый рассказывал о своих приключениях, произошедших, за время летней навигации. Я забирался в свой укромный угол за печкой и с умилением слушал этих бывалых,  просоленных северными штормами и ветрами речных «волков». Иногда я брал карандаш, рисовал корабли и пытался записать то, что слушал…

С тех пор минуло уже пятьдесят лет, но некоторые пожелтевшие от времени  тетрадки в клеточку моей маме, каким-то чудом удалось сохранить, и в 2010 году она передала их мне. Попытаюсь извлечь самое интересное…

 

 

Из тетрадки в клеточку:

1969 год

…Прочитал красивую старинную легенду о том, как появился разумный человек на Земле и куда катится человечество. Оказывается, существуют люди, которые, как и я, не верят в то, что человек произошёл не от обезьяны.

Листы у книги потрёпаны и написаны с «ЯтЬ», не все слова разобрал дословно, но легенда ошеломила. Это одна из самых красивых и, на мой взгляд, самых правдивых версий о появлении и существовании человечества на Земле. Неделю тема не выходила из головы, а сегодня ночью приснилась, но уже не в виде сказания, а в стихах:

Семь эпох до Рождества Христова

1. Золотой

На синюю с алой зарею святую планету,

Где в море впадают хрустально-прозрачные реки,

Явились однажды с небес, наскитавшись по свету,

Красивые, с ясной душою–не боги, а сверхчеловеки.

 

Воспев   поколенье   людей   неземных   золотое,

В   поэмах   и   гимнах   подмяли   они   все   земное,

Не   зная   болезней   и   горя,   печали   не   зная,

Губили   себя,   словно   демоны,   жизнь   прожигая.

 

Их руки и ноги без устали, вечны и сильны,

Одежды и обувь нетленны,  удобны и стильны.

Бессмертье царило на всей необъятной планете,

Но с каждым столетьем слабее рождаются дети.

Серебряный

Сменилась эпоха. Пришло поколение «чуди»:

Серебряной знатью назвали себя эти люди.

На предков бессмертных лишь образно были похожи –

Болели, страдали… Ни к жизни, ни к смерти не гожи.

 

Век  длился короче, почти целых девять столетий.

Тянул он ослабших людей в череду лихолетий.

И  старились  «чуди»,  и  боль  и  невзгоды  познали,

Назвали  врагами  родных  и  на  бой  вызывали.

 

Медный

Поколение третье родилось из пепла и меди.

Страх  внушало, в пещеры ушло от врагов, как медведи!

Копья, стрелы, мечи эти страшные люди носили,

Хлеб не ели и даже себя никогда не любили.

 

И неважно, кто им на разбойном пути попадётся:

Им набить бы  утробу! Сильнейший в живых остаётся…

Народились жрецы среди них, торгаши  и шаманы,

По бескрайним дорогам, морям потекли караваны.

 

Железный

Заселили железные люди теперь всю планету,

И от ржавого монстра нигде уж спасения нету…

Раньше них умереть я хотел бы иль позже родиться,

Но бессмертные предки покинули Землю.

 К кому обратиться?

 

Нет спасенья от «жести» ни днем и ни ночью…

Мать младенца, смеясь, своего распинает,

А заря раскидала железно-колючие клочья…

Брат на брата идет с топором, а отца проклинает.

 

*

Мое сердце болит о вселенских космических далях…

Я пытаюсь найти в мире звёзд золотую планету,

Возвратиться домой, рассказать своим предкам в деталях,

Что случилось с Землёй, как она превратилась в комету.

1969

 

 

Эту историю мне не один раз рассказывал мой дядя Никанор, который во время Великой Отечественной войны дошёл до Берлина и был очевидцем этого события:

 

Двойник

Это было весной сорок пятого года.

Мы ворвались в Берлин, и никто не хотел умирать.

Светлым солнечным днём, невзирая на бой, просыпалась природа,

И обугленный кустик жасмина был готов нам свой запах отдать.

 

Молодой лейтенант после курсов попал в нашу роту,

Он, мальчишка- мечтатель, хотел покорять небеса.

Но начальству виднее, и был он направлен в пехоту…

Мы смеялись над ним, ну а он подмечал чудеса.

 

Он рассказывал нам, огрубевшим, бывалым солдатам,

Про бескрайность миров, про галактики, звёзды, Луну.

Мы любили его, называли кто сыном, кто братом,

Только фаустпатрон оборвал у мальчишки струну.

 

Из подвала разведка тотчас же достала фашиста.

Кто из нас не готов был убийцу на клочья порвать?

Но, взглянув на мальчонку, мы узнали до боли, до свиста,

Перед  нами стоял лейтенант наш, ни взять – ни отнять… 

 

 

Зимняя рыбалка на Лене.

 

 

Мороз за 40. Боже мой!

Лыжня не снег – песок.

Иду с рыбалки я домой:

Обледенел, продрог.

Нет в том нужды, а вроде как

Спортивный интерес.

Покрылся инеем чудак,

Трещит замерзший лес.

А в рюкзаке охапкой дров

Лежат налимы в ряд.

И душу греет мне улов,

И этому я рад.

 

Что не говори, а зимний налим вкуснее летнего. Только вот поймать его гораздо сложнее. Здесь рыбацкий опыт нужен. А уж когда приноровишься, то всю зиму свежая рыбка на столе будет. Здесь тебе и уха из налима бескостного, и котлеты из щуки костлявой, и пирог из жирного мясистого тайменя, и караси фаршированные. Чуешь, какой аромат от рассказа пошел? А слюнки от этаких вкусностей потекли?

Я, к примеру, категорически не согласен с восточным афоризмом: «Сколь ни говори халва, а во рту слаще не становится». Это мог выдумать бездушный человек, который никогда не ел уху из зимнего налима.

Начну по порядку. Осенью по самой малой воде рыбаки ходят по берегу Лены и присматривают подходящие для рыбалки ямы. Убирают в них лишние валуны, выкладывают из камней основание, где будет стоять заездок (так они называют место будущей рыбалки). Затем на берегу из прибрежного валежника складывают пирамиды, давая понять, что эта яма уже занята. После ледостава вода прибывает и заполняет ямы, что до сих пор остается загадкой природы. По первому льду, пока он еще не очень толстый, продалбливают канавку и опускают в нее бёрды – сплетенные из тальника или сколоченные из реек заборы, через которые не может пройти рыба. Длина забора в зависимости от ямы доходит до двадцати и более метров. Бёрды устанавливают таким образом, чтобы они вмерзли в лед. Через каждые 3-5 метров между бёрдами оставляют отверстие, в которое устанавливается морда – сплетенная из того же тальника или из алюминиевой проволоки корзина для ловли рыбы. Над каждой мордой выдалбливают квадратную лунку – прорубь, в которую должна проходить морда. Прорубь закрывают деревянным щитом и, утеплив еловым лапником, заваливают снегом, чтобы прорубь не промерзла. Основная задача на данном этапе: подогнать все точно, чтобы не было щелей, через которые могла бы пройти рыба. Работа как у сапера: второй попытки не будет, так как из полутораметрового льда зимой бёрды не вытащишь и не поправишь. В морды в качестве приманки накладывают пережженные кости, а внутреннюю часть намазывают тестом.

Февраль, минус пятьдесят восемь градусов. Выдыхаемый пар шуршит, как нейлон или заморский шелк, будто не хочет выходить из теплой груди на мороз. Сыромятные юксы – крепления на лыжах – скрипят, а лыжи с трудом передвигаются по лыжне. Скольжение нулевое; кажется, что идешь по сухому песку. Даже с крутой горы приходится отталкиваться палками. Рот и нос закутаны шарфом, чтобы не опалить ледяным воздухом легкие, лохматая меховая шапка надвинута на самые глаза. Между шарфом и шапкой – лишь узкая полоска для глаз. От выдыхаемого пара шарф и шапка покрываются куржаком и сосульками. То и дело приходится снимать меховую рукавицу и очищать от инея ресницы, которые смерзаются, застилая глаза белой пеленой.

До ближайшего заездка около двух километров, но идти приходится более часа. Бескрайняя белая равнина реки окутана туманом, лишь изредка встречаются торосы – торчащие из-под снега глыбы льда. Слегка замедляю шаг… Движущаяся впереди меня фигура отца бесследно растворяется в тумане. Кажется, что нахожусь в безвоздушном пространстве. Всё окутано белой пеленой; скрипящие под лыжами кристаллы снега в такой мороз похожи на сыпучий рис. Полнейшее безмолвие. Нет никакого колебания воздуха. Кажется, брось вперед лыжную палку – она воткнется в этот плотный, как сахарная вата, туман и повиснет в нём.

 

Космонавт, выходя в открытый космос, видит землю, звёзды, ощущает трос, который надежно удерживает его возле корабля. Водолаз, опускаясь в тяжелом водолазном костюме на глубину, через иллюминаторы в шлеме видит всё, что происходит вокруг. Но когда температура приближается к минус пятидесяти, рыбак, идущий к заездку, испытывает на себе гораздо больше перегрузок, чем космонавт и водолаз вместе взятые. Иногда не видно даже носков лыж, а снег и туман сливаются. Кажется, твердь находится не только под ногами, но и сверху. Еще шаг – и ты окажешься в невесомости. Полная потеря в пространстве и времени. Кричать и звать на помощь нет смысла: звук вязнет в тумане на расстоянии вытянутой руки. От жуткого ощущения оторванности и полной изоляции, от разряженной атмосферы и реального ощущения дышащей в затылок смерти происходит изменение состояния сознания. Все обиды, проблемы, заботы, которые окружали тебя буквально несколько минут назад, там, в теплой квартире, споры с друзьями и недругами становятся просто смешными. Ты один во всей Вселенной. Ты и есть сама Вселенная! Всё остальное – белая плотная пелена и страшный холод. Нет таких слов, которыми можно описать ощущение реального пребывания в замороженной преисподней. Это и есть тот страшный ад, который обещан грешникам: не огонь, а жуткий безмолвный холод.

Пощекотав себе нервы одиночеством, прибавляю шаг и догоняю отца. Видать, не зря в эти края царь-батюшка людей в ссылку ссылал. Мозги здесь от всякого вольнодумства быстроочищаются. Все люди братьями становятся. Радость испытываешь от каждого дня, прожитого в тепле, сытости и в окружении людей.

Подходим к заездку. Снимаем лыжи. Находим спрятанные лопаты и очищаем снег с крышек над мордами. Около трех часов молча возимся вокруг рыболовных снастей. Вытряхиваем рыбу из морд и корчаг на лед, стараясь как можно меньше забрызгать водой свою одежду, которая моментально покрывается ледяной коркой и становится оледенелой. Оттаять, а тем более просушить такую одежду невозможно: на разведение костра уйдёт уйма времени и сил, да и гореть он в такой мороз, скорее всего, не будет. Передвигаться же в ледяном панцире будет практически невозможно. Потому и следим за каждой каплей, чтоб не попала на одежду и обувь. Рыба, чуть коснувшись льда, мгновенно замерзает и становится «деревянной». Работаем не спеша, движения – как в замедленном кинофильме. Каждый знает, что нужно делать в следующий момент. Каждый шаг выверен.

Сложив улов в рюкзаки, отправляемся домой. За три-четыре часа рыба промерзает настолько, что хоть гвозди заколачивай. Но вот что удивительно: стоит налима опустить в ванну с водой, как он оттаивает и начинает плавать как ни в чем не бывало.

 Дома тепло и уютно. В печи потрескивают дрова, на краешке плиты свистит чайник, в комнате бормочет телевизор. Всё как обычно. Но что-то изменилось в моём сознании. Всё как будто стало ближе и родней. Радость и покой заполняют каждую клеточку моего организма.

​​

 

Разлука

Над горной речкою я вновь рассвет встречаю,

Ловлю лучистый квант и в сердце растворяю.

Мне так нужны сейчас твой смех и губы!

Воспоминанья о тебе мне сводят зубы…

 

Не знаю, сможешь ли простить: тебя обидел…

Всё по грехам воздастся нам – я то предвидел.

Огонь сжигает города, лютуют гады,

И за спасенье, как всегда, молиться надо.

 

А в небесах, над головой, щебечут птицы –

Быть может, ангелы со мной хотят проститься.

Я виноват перед тобой: прости, родная!

Где нужных слов мне отыскать? Пока не знаю…

 

Туман

 

Словно взбитые сливки,

Над распадком туман.

Как солдат на побывке,

Я от вольности пьян.

Пьян от запаха кедра,

От душистой сосны.

Пьян от знойного ветра,

Богородской травы.

Всё исчезло в тумане,

Превратилось в туман.

Неужели в обмане

Вновь седой великан?

Он встаёт над тайгою,

Белоснежно клубясь,

И уносит с собою

Мою нежность и страсть.

Я устал от сомнений

И от хлопот пустых,

От обид и презрений,

От завистников злых.

 

Мне подняться бы в небо,

Превратиться в туман,

Миром, манной и хлебом

Успокоить Землян.

 

Черника

Хороша ты, ягода черника,

Но уж больно злые комары!

Через двадцать три минуты сник я

И рванул от ягодной горы.

 

Я бежал, сверкали только пятки,

Комариный рой застрял в ветвях.

Уносил бидончик без оглядки,

С сладкою черникой на кустах.

 

Двадцать три минуты униженья

Пред отчаянными стражами тайги.

Я отдал им кровь без сожаленья,

Поклонившись низко до земли.

 

Через час забыл таёжных монстров,

Дюжину вареников умяв.

Вот лежу и прославляю Солнце,

Сок черничный с губ своих слизав.

​

 

Гармония

 

Занавеску на тропинку опустил паук.

Уперев макушки в небо, встали кедры в круг.

 

Распустив кафтан пушистый, вековая ель,

Спрятав птичку-невеличку, рассыпает трель.

 

Только здесь, среди величья северных широт,

Понимаешь, как достичь нам сказочных высот.

 

«Жить в согласии с природой!» – заповедь гласит,

И тогда Земля, быть может, нам грехи простит.

 

 

 

Весна

 

Пролетели морозы и вьюги,

Растопились в ручьях холода.

Разбрелись первоцветы в округе,

Заполонили все берега.

 

Ясенок сбросил панцирь хрустальный,

Зазвенел, в перекатах журчит.

Лес, спросонья еще чуть печальный,

Приоткрыв почки-глазки, следит,

 

Как поля почернели без снега,

Сбросив зимнюю гладь белизны,

А весенне-туманная нега

Обняла все долины, холмы.

 

Прилетел первый грач, ходит важный,

Крылья за спину, как агроном.

В небе сокол кружится отважный,

Зазывая подругу в свой дом.

 

Грациозно из леса выходят

Пять косуль – пять красавиц, пять звёзд.

Соловей свои трели выводит,

Тронув радостно душу, до слёз.

 

Формула счастья

 

Чего же я в жизни добился своей?

Пора подвести итог.

Вся жизнь состоит из дробей и корней,

Извлечь я которых не смог.

*

Формулу счастья ту, что искал,

Объехав весь белый свет,

 Открыл для себя, как простой интеграл,

В ней точно секрета нет:

 

Не бойся, не лги, не проси и не хнычь.

Прими жизнь – божественный дар.

Держи наготове воинственный клич,

А порох – сухим от чар.

 

Когда тебе грустно, гони прочь печаль,

А радость пришла – поделись.

Окутала вдруг гордыни вуаль –

Избавься и к свету стремись.

 

Не бойся свершить опрометчивый шаг,

Будь смел и настойчив в делах.

Нас Ангел-Хранитель ведёт через мрак,

Где трудно – несёт на руках.

 

 

После ранения

 

«В ногах потеряны рефлексы, –

С усмешкой доктор мне сказал, –

Ты будешь лёжа кушать кексы…

Своё ты, парень, отскакал!..»

 

«Забудь про радости земные, –

С презреньем вторит медсестра, –

Ты будешь видеть сны цветные,

Как овощ, лёжа у окна».

 

Жена сказала: «Да пошёл ты!

Мне молодость свою губить?

Скакать вокруг, стирать бинты

Кормить и «утку» выносить?!»

 

Лежу в палате, как дубина,

Один солдат среди врагов.

Друзья исчезли, словно глина

Слетела с грязных сапогов.

 

Освобождён от всех пристрастий…

Не мил мне больше белый свет.

Одно мгновенье до несчастья –

Оттуда уж возврата нет.

 

 

Настоящему другу

 

Что случилось с миром, не знаю…

Как личинка, в палате один.

Сделал вывод, что ты – святая,

Как на раны бальзам – баралгин.

Мы встречались с тобой два раза.

Помню песни, гитару и смех.

Вдруг разбилась хрустальная ваза

Между мной и тобой, как на грех.

В суете позабыл этот вечер,

Цвет волос твоих, жар твоих губ.

Я вгонял в свою голову ветер

И с неверной был весел и глуп.

Как шальной, я бродил вечерами,

Задыхался от свежести трав,

По ночам любовался огнями,

Все созвездья Вселенной обняв.

Но случилось то, что случилось:

Я с раненьем один на один.

Даже та, что клялась, растворилась,

Как сквозь пальцы песок, словно дым.

Милый друг! Не суди меня строго!

Как же мог я тебя не узнать?

Ты опора моя и подмога,

Как сестра, как родимая мать.

 

 

Памятник капитану Бабичеву

(моим родителям)

 

Я часто вижу по ночам чудесный сон:

В нём небо синее, и скалы, и затон,

На сопках – кедры вековые, все в снегу,

Продрогший памятник на Ленском берегу.

 

У пьедестала вижу плачущую мать…

Она скорбит, не забывая навещать.

Приносит к памятнику свежие цветы,

Кладёт к ногам его желанья и мечты.

 

Но вдруг внезапно памятник ожил,

На плечи маме руку положил,

Другой рукой прижал к своей груди

И голосом отца сказал: «Прости!

 

Прости, родная, что всю жизнь меня ждала,

За то, что нежность и любовь мне отдала.

Прости, что редко я с семьёю вместе был,

За то, что флоту свою жизнь я посвятил.

 

Но всё, чего добился на земле,

Случилось, милая, благодаря тебе.

Ведь в твоём сердце вечно был храним

И помнил всюду, что любил, люблю, любим».

 

Случайный отстой «Намана»

1971 год

В ухвостье острова Хатынг-Арыы на реке Лене

 

С детских лет меня привлекал экстрим. Школьные каникулы я проводил не на детских площадках, а на «случайных» отстоях, куда отца с бригадой забрасывали, как десант, без каких-либо условий для проживания. Для людей, не знакомых с флотской терминологией, хочу пояснить: «случайный отстой» – это место, где судно по непредвиденным обстоятельствам встало на зимовку, и никто не может дать гарантию, что весенний ледоход не раздавит его.

 Прилетев в Олекминск, я нашел диспетчера по флоту, который посадил меня в уазик с каким-то начальником, тремя рабочими и отправил к отцу. Ехать предстояло 60 км по зимнику, проложенному по Лене.

Начальник оказался изрядным занудой. Он всю дорогу рассказывал, что для бригады из сорока человек во главе с А. К. Бабичевым это добровольная каторга. Каждую неделю он меняет 5 человек, не выдерживающих тяжелейших условий труда. «Ты что думаешь, для тебя там папаша пионерский лагерь устроил? Сидел бы у мамкиной юбки да пирожки трескал». Примерно на полпути я не выдержал и попросил остановить машину. Выбросив на снег свою сумку с вещами, я обругал начальника и пошел пешком. Тому ничего не оставалось делать, как извиниться передо мной и вторую половину дороги ехать молча.

Сейчас я понимаю, что для меня, 15-летнего мальчишки, отстой «Намана» в районе якутского села Хоринцы ниже Олекминска был просто игрой в партизаны. Но в то время я считал себя уже взрослым. Неделя жизни в теплушке, установленной на палубе баржи, где спать нужно было в ватниках, чтоб от сквозняков не простудиться. Вместо бани на льду стояла брезентовая палатка, со всех сторон заваленная снегом, чтобы сохранять тепло. В бане были выдолблены две проруби. Из одной, той, что выше по течению, брали холодную воду, во вторую были продолблены во льду желобки, куда стекала грязная, мыльная вода. На огромной печке, сваренной из листового железа, стоял бак с кипятком. На льду были постелены деревянные щиты и еловый лапник, из досок сколочен полок, на котором можно было даже париться. На входе висела табличка с корявыми буквами, намазанными красной краской:

Баня

Архитектор – Бабичев А.К.

Вход 10 коп.

«Если моешься с мылом, то чай пьешь без сахара».

 

С первыми лучами затуманенного морозом солнца, прихватив с собой ломоть хлеба и мелко порезанного соленого сала, я брал отцовский дробовик и бродил по островам, где меня дожидались белокурые куропатки и глупые рябчики. Возвращался на отстой уже к вечеру. Добычу отдавал на камбуз, где работали вахтенные. Плотно покушав, брал огромную совковую лопату, забирался к Тук-туку в майну и помогал выгребать лед. Никто не знал настоящего имени молчаливого, постоянно о чём-то думающего Тук-тука, а прозвище дали потому, что он постоянно стучал. То молотком, то кайлом, то пешней. Он мог подняться ночью, взять аккумуляторный фонарь, кайло и полночи тукать в своей майне. На выморозке ему не было равных. Отец только ему позволял работать в неурочное время. Вся остальная бригада соблюдала чёткий восьмичасовой режим работы. В свободное время каждый мог делать все, что угодно, но если утром кто-то из звена, состоящего из пяти человек, не выходил на работу без уважительной причины, дневная норма выработки разбрасывалась на звено. Если не выходило звено – отрабатывала вся бригада. Так было решено на общем собрании и записано в шуточном «Своде Законов» на огромном ватмане:

Закон, ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ для всех:

 

– Иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не вводить начальство в смущение и замешательство.

– Улыбайся и не умничай: шеф любит идиотов!

– Друзья познаются в еде.

– Лучше переесть, чем недоспать.

– Пока семь раз померишь, другие отрежут и съедят.

– Курить будем, а пить не бросим.

– Не курите в постели. Пепел на полу может оказаться вашим.

– Восемь литров пива вечером – и с утра ни одной морщинки.

– Глупость – это не отсутствие ума, это просто ум такой.

– Если голова болит, значит, она есть.

– Чукча – это не национальность, это диагноз.

– За одного битого 15 суток дают.

– Если очень захотеть, можно в морду получить.

– Под лежачий камень мы все успеем.

– Много будешь знать – состариться не дадут.

– Не рой яму другому, чтобы он не использовал ее как окоп.

– Хочется жить лучше, да совесть не позволяет.

 

В бригаде, которую формировали в середине декабря 1969 г., из сорока человек на случайном отстое «Намана» осталось до весны меньше десятка во главе со своим бессменным начальником А. К. Бабичевым Остальные оказались, по выражению начальника, слабаками. Замена происходила каждую неделю. Люди, избалованные цивилизацией, просто не выдерживали полевых условий существования. Только сильные, преданные своему делу были способны выстоять в неимоверных условиях. Не деньги и не слава вели их вперёд, а именно Совесть настоящего русского Человека.

 

 

Из тетрадки в клеточку:

 

Нас 40! Отчаянных, дерзких и пьяных –

От  свежего воздуха, стужи, от скуки, вина.

Здесь нет развлечений, театров, нет женщин желанных,

Лишь только работа, кайло и отстой «Намана».

 

Вокруг ни души, и мороз за бортом минус 40.

Их 40 – судов, замороженных в лед. В острова.

И спирт мы разводим до градуса – тоже под 40…

Сложив сороковники все, ты вздохнешь: «Во дела!».

 

Ведь кто-то же должен ответить за наши страданья?

Что в мирное время, вот так, без удобств и тепла,

Мы, словно на Марсе долбИм этот лед в ожиданье,

Бессмысленно веря, что нас не забыла страна.

 

 

Пеледуй– 2010

 

Стоят без дела корабли

(Их речники зовут судами),

Уткнувшись носом в край земли,

И ухмыляются над нами:

Ну что, букашка-человек?

Ты утопил себя в отходах,

Погряз в тщеславии навек,

Забыв о славе мореходов.

Пройди по улицам, чудак – 

И встретишь всюду пьяных нищих,

Да своры лающих собак,

Да повсеместно пепелища.

А солнце светит, луг цветёт,

И воробей сидит на крыше.

И всё, как прежде, только вот

Народ стал злей, тупей и тише.

 

Чернобыль – 86

 

Не сможет выправить редактор

Ошибки страшных катастроф.

Чернобыль! Атомный реактор

И радиация меж строф.

 

Какой-то пьяный оператор,

Готовясь к майским выходным,

Взорвал клокочущий реактор,

Покой развеял, словно дым.

 

Военкоматы объявили

Мобилизацию страны.

Пять миллионов душ сгубили

Без объявления войны!

 

В одно мгновенье опустели

Деревни, сёла, города…

«Ради-активные» метели

Здесь поселились навсегда.

 

Ответь нам, Господи: за что же

Должны страдать от дураков?

Ты милосердный! Ты поможешь!

Прости, избавь нас от оков…

© Сергей Александрович Бабичев

 

 

Смерть мамы – невосполнимая потеря

 

Почему наш мир так жесток?

Где мне силы взять, чтоб стерпеть?

Оборвалась нить-волосок.

Боль пронзила грудную клеть.

 

Мама милая, ангел мой,

В чём же смысл таких утрат?

Я не верю, что смерть – покой.

Рвёт на части душу набат.

 

Наша жизнь – суета сует.

Мы живём, чтоб родных терять.

Впереди чуть забрезжит свет,

А уж надо могилы копать.

 

Предаём мы сырой земле

Наших близких и дорогих.

Всё куда-то спешим во тьме,

Сохраняя лишь память о них.

 

В чём же суть? Где найти ответ?

Мама,  ангел мой, подскажи!

В чём же смысл? Открой секрет.

Как мне жить без тебя, скажи.

 

 

Одинокий странник

 

 

Если б я был Богом иль пророком,

Мог бы проникать в земную твердь,

Я бы в нашем мире одиноком

Изменил и жизни суть, и смерть.

 

Мудрость раздавал бы с малолетства –

Не с рожденья, ну, а лет с шести.

Обязал Святое духовенство

Только правду в этот мир нести.

 

Выбелил из памяти всю злобу

И лишил всех подлых низших чувств,

Каждому поставил супер пробу,

Сделал музой мировых искусств…

 

Слава Богу, что не быть мне богом

И пророком стать не суждено.

Странствую я в мире одиноком

И ищу своей цепи звено…

 

Любить хочу, как прежде, я…

 

Мерцает свечка.

На стене –

дрожащей тени силуэт.

Сижу, на клавиши давлю,

Вообразил, что я поэт…

 

Давно не слышу пенье птиц,

Не вижу трепет млечных звёзд:

Влип в «паутину без границ» –

Давно, надолго и всерьёз.

 

Сверлю глазами интернет,

Ищу друзей, пишу «посты»…

А за окном – хрустальный свет,

А под окном поют дрозды!

 

Я понимаю: «виртуал»

Мне не заменит шум дождя.

Хочу вернуться я в «реал»,

Любить хочу, как прежде, я.

 

Но не дано предугадать

Полёт сгорающей звезды…

Ведомый «матрицей» опять,

Вновь погружаюсь я в мечты.

 

Отрывок из книги  «НА РАСПУТЬЕ»

 

…Прошел не один час с тех пор, как я забрел в эти заросли. Ни малейшего намека на то, что когда-то здесь стоял огромный дом, кипела жизнь, сотни людей кормились от барского стола. Нет даже камней от фундамента – все исчезло, как по взмаху волшебной палочки. Лишь вековые деревья напоминают о былом величии дворянского рода, облагородившего этот неувядаемый вековой сад. Дворянские гнезда, княжеские усадьбы и казацкие хутора были не просто неповторимыми изюминками русской культуры, но и непобедимыми форпостами по всей Руси. В каком бы направлении ни двигался враг, повсюду он встречал партизанские отряды, вооруженные ополчения и крепостные стены барских усадьб.

Кому понадобилось разрушать наш уклад жизни?

Ответ на этот вопрос был известен с основания Руси. Все мировое «закулисье» мечтало владеть богатствами обширной российской территории. Но жить в столь экстремальных климатических условиях, когда полгода стоят трескучие морозы, а остальное время распутица, никто не желал. Торговать с умными и образованными русскими князьями, знающими мировые цены, было невыгодно. Вот и вырубали под корень всех, кто мешал грабить страну, оставляя в округе безлошадных, бездетных и бездомных  Щукарей, готовых прислуживать кому угодно за стакан самогона. Вот и делали из них«героев нашего времени».

 

 

 

Назад возвращаюсь теми же барскими вековыми аллеями. Солнце уже за полдень. Самая распрекрасная осенняя пора. Утренние заморозки освободили лес от кровососущих насекомых, которые в летнее время своим жужжанием и укусами не дают покоя. С удовольствием вытягиваюсь на огромной дубовой, в три обхвата, валежине, простоявшей не менее тысячи лет, уставшей от увиденных страстей и решившей прилечь отдохнуть, вывернув из земли свои ноги-корни.

Закинув руки за голову, закрываю глаза. В голове, как пчелы, роятся беспокойные мысли. Через мгновение меня одолевает сон, который буквально выползает из сердцевины валежины. Стереотип мышления подталкивает описать его следующими словами:

Сон

«Налетел злой демон заморский, прошел по Святой Руси. Не оставил он камня на камне от былого величия земли Русской. Заковал в цепи силушку богатырскую. Полонил и увез с собой женщин наших, Василис Распрекрасных да Марий-Искусниц-рукодельниц. Все превратил в прах и пепел, мечтая о том, чтоб даже духу русского не осталось. И подумали князья русские: «Кому из заморских демонов нужна сильная Россия?». Да сами же и ответили – никому».

Нет такой европейской страны, которая не пыталась бы нас завоевать или хотя бы поживиться за наш счет. Но и это не самое главное. Второй – самый страшный – демон сидит среди нас. Это наши реформаторы. На протяжении многих веков каждый бил себя в грудь и кричал: «Я знаю, что делать!». И начинал свои реформы. То рубил окно в Европу, для того чтобы объединиться с заморским демоном и начать «осчастливливать» наш народ, который он считал «сирым да ущербным». То  унижал русскую знать: бороды им брил, парики нахлобучивал, кафтаны заморские носить заставлял, в Сибирь-матушку да на Дальний Восток высылал за неподчинение.

То вдруг начинал внушать всему Свету:

– Вас тут по России слишком много расплодилось. Перенаселение европейской части России, однако. Садитесь-ка вы в вагоны скотовозы вместе со своей челядью, со всем скарбом и айда осваивать целинные земли, – говорил реформатор князьям, которые отказывались в его правительство войти на правах марионеток. Крестьянам зажиточным, твердо стоящим на земле, обещал в вечное пользование земли по ту сторону Каменного Пояса – Урала.

Объединились два демона: заморский и реформаторский. Родили они третьего, имена которому – жадность, стяжательство, злоба и ненависть к народу русскому. Появился такой маленький, шустренький… все с германцами дружил и на деньги их разводил. Чудно так некоторые буквы выговаривал, словно воды в рот набрал:

– Р-Россия – это тюр-рьма нар-родов! Пр-ридется, батенька, 90% нар-родонаселения истр-ребить, чтобы остальным жилось хор-рошо! Любая кухар-рка может упр-равлять государ-рством! А посему не нужны нам ни титулы княжеские, ни гер-рбы их ненавистные! Всех и все свер-ргнуть и р-растр-релять! Да и Импер-рия нам ни к чему. Всех р-развести по национальным квар-ртир-рам! Тем самым мы такого пор-росенка своим потомкам подкинем – всю оставшуюся жизнь помнить будут!!!

Что удивительно – свершили злодеи свои замыслы. Все фамилии знатные княжеские под корень вырубили. Даже царя православного, помазанника Божьего, который уже к тому времени от престола отрекся, мученической смерти предали. Более трех миллионов человек бежали из России, бросив ее на растерзание вандалам. Каждый спасал собственную шкуру.

Сидя у каминов в уютных парижских квартирах, почти вся русская «культурная элита», читая собственные кооперативные журналы и газеты, отхлебывая из блюдечка чай со сливками, причмокивала языком и с уверенностью утверждала: «Скоро придет Илья Муромец, выломает осиновый кол и изгонит варваров (т.е. народ) с земли русской». С пафосом и завидным упорством знатоков они объясняли западной общественности, как тяжело жить в России, тайно надеясь также, что «Запад им поможет»!Покинувшим Родину некогда было читать русских классиков, да и не признавали они ничего русского, иначе знали бы, что сказал Фёдор Тютчев:

Ф. Тютчев, 1867 г.

 Напрасный труд – нет, их не вразумишь, –

 Чем либеральней, тем они пошлее.

 Цивилизация – для них фетиш.

 Но недоступна им ее идея.

 

 Как перед ней ни гнитесь, господа,

 Вам не снискать признанья от Европы:

 В ее глазах вы будете всегда

 Не слуги просвещенья, а холопы.

Запад никому не собирался помогать без собственной выгоды. Их устраивал хаос на такой огромной территории. Появился прекрасный рынок сбыта для залежалых, просроченных товаров. На Руси требовалось все больше оружия, обмундирования, продовольствия – в обмен на русское золото, пушнину, драгоценные камни и металлы. Зачем нужно было объяснять западной общественности, что происходит в России? Запад всегда боялся сильную Русь как черт ладана и готов был принять еще три миллиона беженцев либо пойти на любую пакость, лишь бы только она оставалась нищей, голодной и постоянно находилась в состоянии междоусобной войны. И так было всегда!

**

Вдруг хрустнула ветка и упала прямо на меня. Я проснулся и увидел, что на толстом суку сидит огромный черный ворон. Он внимательно наблюдал за мной. Прищурив глаза, я продолжал лежать неподвижно. Спустя какое-то время ворон расправил крылья, бесшумно опустился на землю, взял в клюв довольно увесистую сухую ветку. Так же бесшумно взлетел, уселся надо мной, походил по суку, как бы прицеливаясь, и выпустил ветку из клюва. Склонив голову, он внимательно следил за полетом. Если бы я не увернулся, закрывшись руками, то удар пришелся бы точно по голове. Убедившись в том, что я живой и ему не удастся поживиться, ворон громко каркнул, пренебрежительно опорожнил свой кишечник и, шумно размахивая крыльями, с криками «Кар-р! Кар-р!» уже без всякой конспирации полетел прочь. Чтобы не оказаться в вороньем помете, мне пришлось срочно покинуть свое лесное ложе. Сон как рукой сняло. Я не помнил случая, чтобы  были такие умные, наглые и бесцеремонные вороны. В своем походном дневнике я отметил: «Познакомился с местной флорой и фауной»…

 

 

 

 

Зубиловский парк был когда-то имением князя Голицына. Трехэтажный дворец, парадный вход которого обращен на широкую долину реки Хопер. Основа насаждений – 250-летние дубы.

 

 

Путешествие по России

Мы покидали город свой в час ночи…

Елец дремал и был окутан мглой.

Над горизонтом поднимались тучи –

Они ползли над Быстрою Сосной.

 

Вагон купейный, ложечка в стакане,

И подстаканник отбивает ритм.

Воспоминанья, словно на аркане,

Выстраивают чёткий алгоритм.

 

Бескрайние просторы, перелески,

Озёра, реки, сопки, города…

Стучат колёса и скрипят подвески,

Свисают, как гирлянды провода.

 

Россия-матушка, безбрежны твои нивы,

Прозрачен воздух, и вода чиста.

Мы счастливы, а значит, будем живы,

И жизнь дана нам, видно, неспроста.

 

​​

 

Из тетрадки в клеточку:

Только самолётом можно…

1977 год. Зима. Канун Нового года.  Аэропорт города Ленска. Грузопассажирский самолет «Ан-2». В числе двенадцати пассажиров – начальник Витимского аэропорта, начальник Пеледуйского ОРСа, начальник пожарно-сторожевой охраны Витимского леспромхоза С. А. Бабичев. Все возвращаются с Большой земли. Чемоданы забиты подарками, сувенирами и копчеными колбасами. Набираем высоту. Неожиданно двигатель сбрасывает обороты, самолет заваливается на крыло и падает на город. В кабине два пилота. Один кричит другому:

– Выбрасывай!

Самолет ревёт, набирая высоту, и, вновь завалившись на левое крыло, падает вниз. Уже можно различить фигуры и даже лица многочисленных людей на главной улице, вдоль которой мы летим и, кажется, собираемся садиться. Но в критической точке летчик вновь кричит:

– Выбрасывай!

В этот момент, как позже выяснилось, все подумали одно и то же – сейчас начнут выбрасывать груз и наши чемоданы. Взлеты и падения продолжаются несколько минут. Наконец двигатель набирает обороты, и самолет, свернув к реке, летит вдоль замерзшего русла. Кажется, летчики решили посадить самолет на зимник. Но на реке дорога пробита сквозь торосы на ширину одной машины, к тому же с обеих сторон – ледяные бордюры, достигающие в высоту до полутора метров. Посадка невозможна.

Неожиданно работа двигателя стала ровной. Самолет набирал высоту и через 45 минут, как и положено, приземлился в Пеледуе. В этом путешествии я еще раз убедился: слово «паника» для сибиряков неприемлемо. Ни один пассажир не произнес ни единого слова. Женщину с больным ребенком вытащили из самолета под руки и усадили прямо в снег. Из глаз ее катились слезы умиления от мягкой посадки. Кому-то прямо у самолета стало плохо. Все молча разбирали свой багаж и молча расползались. Каждый в глубине души считал чудом, что остался жив.

Проходя мимо здания аэропорта, я увидел, как от диспетчера, смеясь, выходят молодые здоровые и жизнерадостные летчики. С трясущимися коленками я подошел к ним и спросил: «Что там над Ленском случилось?».

–Ничего, мы просто за хорошую дополнительную плату листовки разбрасывали.

Я схватил одного за грудки и притянул к себе: «Сволочи, посмотрите, что вы с людьми сделали! Что, трудно было повернуться к пассажирам и предупредить, чтоб не волновались? Начистить вам обоим морды за такие перевозки!».

Потасовка закончилась бы явно не в мою пользу, но, к счастью, в спор вмешался В. П. Ний: «Не надо никого бить, нам еще до Витима семь минут лететь». Он взял меня под руку и отвел в диспетчерскую. Позвонив в Витим, он попросил немедленно прислать к самолету наряд милиции.

 

В Ленск самолет возвращался с другими летчиками, а этим пришлось 15 суток подметать Витимский аэропорт. От полетов их отстранили на год.

Осень

 

Под окном у меня уснула осень рыжая, ё-моё!

Прилетел пестрохвостый дятел и не смог разбудить её.

Облетают с деревьев листья, а ноябрь подходит к концу.

Время замерло. Ныне и присно красно-желтый природе к лицу.

Дремлет лес во всем королевстве, а река, засыпая, блестит.

Только дятел в осеннем царстве суетится, стучит, долбит.

Успокойся, не будь занудой: все проходит, и это пройдет.

Все окутает зимняя вьюга, а за стужей весна придет.

 

 

 

 

Бессонница

(Елец, декабрь, 3 часа ночи)

 

Время три. Стучится дождик.

Бьет в окно, как в барабан –

Хоть умри. Он вырвал вожжи

И свернул на небе кран.

 

Позабыв про все на свете,

Дождь идет как из ведра.

И шумит ветвями ветер,

Будоражит облака.

 

Календарь забросив в лужу,

Дождь как будто позабыл,

Что пушистый снег нам нужен:

Видеть грязь уж нету сил!

 

Отделившись от земного,

Мой астрал взмывает ввысь,

Видит ангела живого,

Требует: «Улучши жизнь!».

 

Ангел нем. Он просто в шоке.

Быть не может! Это сон…

Первый раз краснеют щеки –

Он впервые так смущен.

 

Неужели в самом деле

В грешном мире страх исчез,

Раз уж так, без канители,

Грешник на небо залез?

 

Требует к себе вниманья,

Заставляет сыпать снег,

Исполнять его желанья

И кричит: «Я Человек!».

 

Вдруг пришел в себя. Очнулся.

Слышу: дождь стучит в окно.

Окончательно проснулся –

И не помню ничего.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Задумчивый пень

 

На обочине дороги стоит старый пень,

 Головой своей угрюмой в ржавый врос плетень.

 Не поднять седые веки, не шуметь листвой:

Дряхлый, рыхлый, но могучий – увлечён собой.

 

 Много в жизни повидал он, многих пережил,

 Не одной берёзке стройной голову вскружил.

 Был когда-то клён кудрявый, но пришёл закат,

 И под ржавою пилою зазвучал набат….

 

 Всё спешим, всё суетимся, время нас несёт,

 И не думаем о том, что скоро всё пройдёт.

 Наши взлёты и паденья – суета сует!!!

Кто подскажет, кто научит, как нам жить без бед?

***

Вот такие мысли родились при виде этого «угрюмца»… Мы постоянно ходим мимо этого пня на речку Быстрая Сосна по ул. Промышленной. И вот однажды дочка раздвинула траву, и открылся неповторимый портрет угрюмого пришельца…

Нужна или не нужна ему реклама, мы спросим у пня! Пожелает он славы или гнилого забвения – будет решать сам. А как бы Вы поступили на его месте?

Жаркие огни софитов, ведущие телеканалы мира, рыдающие от счастья поклонники, самые красивые девушки у его ног (точнее, корней), поэты и композиторы, сочиняющие свои бессмертные шедевры и оды в его честь – и всё это он заслужил, как и каждый, кто прожил столь долгую и незаурядную жизнь…

…Или полное забвение, склероз и старческий маразм в глухом одиночестве. Этот ржавый забор, который приходится подпирать, чтобы он не свалился и не накрыл вас. Свалка мусора, что скрыта бурьяном и непролазной крапивой, да одинокий кобель – тот, что, пробегая мимо, подняв заднюю лапу, оставит свою метку…

Вот о чём поведал мне этот угрюмый пень, когда я вывел его на откровение… Вот о чём он так задумался… Вот он – выбор! Вот она, дилемма!!! Но чтобы получить ПЕРВЫЙ вариант своей старости, нужно продать душу – обмануть! Всего-то-навсего маленькая ложь – и ты на вершине славы!

А как бы поступили Вы на его месте?

Не обязательно отвечать мне письменно… Но встаньте перед зеркалом, когда будете одни, и честно ответьте себе на два вопроса: «Какая старость ждёт лично Вас и миллионы наших беззащитных, одиноких стариков?» и «Готовы ли Вы на ложную историю своей жизни ради сиюминутной славы?».

Из тетрадки в клеточку:

Первое взыскание получил в 17, будучи курсантом речного училища. Меня вызвал к себе в кабинет пьяный замполит и сказал: «Советский человек не может быть потомком Чингисхана, а тем более каким-то там князем. Я запрещаю тебе писать стихи».

Я потомок Чингисхана

 

Я потомок Чингисхана – мать дала мне эту кровь,

 По отцу я – князь Рязанский, прославляющий любовь.

 Не страшны мне расстоянья, потому как с детских лет

 Изучаю я преданья, обошел весь белый свет.

 

 Нет сейчас на свете правды – Сатана здесь правит бал…

 Русь Святую, как и Гоби, падшим ангелам раздал.

 И восстала эта нечисть на священный род людской,

 Истребляет самых лучших, самых чистых…

Нет, постой!!!

 

 Не спеши, еще не вечер! Все пройдет, как страшный сон.

 Оживит пустыню Гоби из дацанов перезвон.

 Православный крест поднимет Русь Святая из руин,

 И опомнятся народы, встанут вместе, как один.

 

Вновь в почете будет старец, тот, что прожил без греха,

 Сор людской запашут в землю золотые лемеха.

 Матерь Божия поднимет Свой Священный омофор

 И направит самых лучших, самых преданных в дозор.

 

Моя молитва

Елец.

Чужбина.

Одиночество.

Я позабыл родную речь.

Грядёт великое пророчество…

Для Бога б душу мне сберечь!..

 

Всю жизнь по свету я промаялся,

Чужих воспитывал детей,

О всех родных и близких каялся,

А о душе забыл своей.

 

О Боже! Всемогущий Отче мой!

Прошу, прости меня за всё…

Ты укажи, Владыко, путь земной…

Где мне искать своё жильё?

 

И ноги в кровь, и душу в лОскуты

Я истрепал средь ста дорог.

И лишь в глотке хрустальной чистоты,

Я искру Божию сберёг.

 

 

 

 

 

 

Из тетрадки в клеточку:

В устье седого Витима

 

На Липаевском острове, в устье седого Витима,

Где угрюмый приток дополняет красавицу-мать,

Утомленным ветрами, снегами, морозами, дымом,

На случайном отстое пришлось кораблям зимовать.

 

Обреченность полнейшая – не уповай на везенье!

По весне ледоход, как из кратера лава, ползет.

Все сметая с пути, не оставив надежд на спасенье,

Корабли, словно щепки, размажет и вмиг разобьет.

 

Но пришел человек – повелитель, с медвежьею хваткой!

Ледорезы поставил и дамбу воздвиг наконец.

Он остался доволен своей со стихиею схваткой…

Сотворил!

           Отстоял!

                        Победил!

                                          – Это был мой отец!

 

 

 

 

 

 

 

 

Письмо маме

1999

Мама! Сынок твой странный!

Он сладость, как в детстве, хочет.

Его умиляют туманы.

Стихи день и ночь бормочет.

 

К коммерции не приспособлен…

Стоит безработным на бирже.

Слоняется, словно гоблин,

Как шкипер без дела на барже.

 

Поэты ушли в прозу жизни,

В политику, в бизнес, в шаманы,

А он все строчит об Отчизне

И как хороши лиманы.

 

Завистники шепчут: «Впал в детство…

Мы все же его доконали…

Вот-вот и не выдержит сердце –

Оно у него не из стали…».

 

А он, замкнувшись в квартире,

Долбит, как наивная сватья,

О сказочном райском мире,

О том, что все люди – братья.

 

 

Мне 12 лет

Мы договорились с отцом не рассказывать

об этом приключении моей маме. Чтоб не беспокоить.

 

 

Однажды ТР-2803 пришёл  на Бар Яны и бросил якорь на рейде. Мой отец, капитан А. К. Бабичев, услышал как его по радиостанции «Кама» вызывает стоящий неподалёку  «Крокодил» – так речники называли громоздкие танкера, похожие на крокодилов.

– Александр Константинович, это тебя Будников беспокоит. У тебя подвесные моторы на шлюпках исправны?

– Конечно, исправны.

–В десяти милях в сторону берега есть песчаные отмели. «Броненосцы» рассказывают, что там рыба косяками стоит. Может, махнем завтра с утречка, проведаем? Я бы и сам смотался, да ехать не на чем.

–Посмотрим. Как погода будет…

Летним полярным днем, когда солнце движется над горизонтом все 24 часа, понять, когда наступило утро можно лишь по стрелкам часов. И то если ваш циферблат разбит на 24 деления. Но так как все наши часы с 12-часовыми циферблатами, можно ошибиться. Толи это 4 часа утра, толи вечера. Именно в это время затрещала «Кама»:

–Ну что, рыбаки, готовы? Нас двое, и ваших четверо –  думаю, будет достаточно, чтобы невод с полной мотней вытащить, – смеялся Будников. 

– Ты давай не шути. Барометр падает, может шторм подняться, – ответил Бабичев.

–Какой шторм? Здесь же мелководье. Штормов сроду не бывает. Мы же быстренько, туда и обратно, – басил Будников.

Бригада рыбаков из четырех человек была готова уже с вечера. В нее вошли  боцман, помощник механика, электрик и я, 12-летний сын капитана Бабичева, ваш рассказчик. Отец взял меня в полярный рейс во время летних школьных каникул.

Александр Константинович настоял, чтобы мы взяли с собой провизию, брезентовые плащи и фальшфейера. Спустив шлюпку, мы подошли к танкеру, стоящему в полутора милях, забрали рыбаков с неводом и ружьем и направились в сторону берега, полоска которого виднелась на горизонте. Электрик начал рассказывать Будникову, что капитан у нас перестраховщик: заставил взять плащи, фальшфейера, продукты.

 На голой песчаной отмели развернули невод и стали завозить его шлюпкой в море. В шлюпке осталось два человека: боцман и Будников. Внезапно налетел шквальный ветер. Песок буквально уходил из-под ног. Ощущение было такое, что отмель проваливается в море и вода через несколько мгновений поглотит нас. На шлюпке заметили, как мы убегаем от воды к центру отмели. Будников бросил в воду конец от невода, боцман дал полный газ и направил шлюпку в нашу сторону. Мы уже были по пояс в воде, когда они подошли к нам. Переваливаясь через борт, я протянул Будникову конец веревки, намотанный на руку. Электрик начал кричать на меня:

–Ты же мог утонуть! Развели тут детский сад! Кто перед твоим отцом за тебя отвечать будет? Я не собираюсь!

 Все остальные рыбаки оживились оттого, что я один догадался намотать веревку, и стали вытягивать невод. В мотне оказались две огромные нельмы. Боцман пропел: «Врагу не сдается наш гордый Варяг…» и направил шлюпку в сторону танкера. Будников поблагодарил меня за спасенный невод.

С каждым мгновением  ветер крепчал, а волны становились все выше и вскоре стали захлестывать через борт. Пошел дождь. Оба мотора заглохли, захлебнувшись от удара волны. Электрик стал кричать на боцмана:

–Ты что, идиот, не мог накрыть моторы своим плащом?!! Теперь наши трупы сожрут белые медведи, а чайки выклюют глаза. 

Будников схватил электрика за грудки и сказал: «Ты бы хоть пацана постеснялся, паникер. Лучше заткнись, иначе я за себя не ручаюсь».

Я предложил выкинуть электрика за борт, если он скажет еще хоть слово. Рыбаки с улыбкой переглянулись и единогласно одобрили предложение. Больше голос этого зануды никто не слышал.

Боцман снял длинные шлюпочные подвесные моторы и, накрывшись плащами, колдовал над ними. Будников и помощник старались при помощи весел удержать шлюпку поперек волны, чтобы ее не перевернуло. Остальные рыбаки, и я в том числе, вычерпывали воду единственным небольшим ведром, которое в последний момент перед отправлением забросил в шлюпку отец.

      Хочу напомнить, что все это происходило не в Карибском или Красном море, где температура воды выше 20 градусов, а в прибрежье Северного Ледовитого океана, в море Лаптевых, в краю вечной мерзлоты и ледяных полей, где вода прогревается не выше +4 градусов. Через каждые вычерпанные 100 ведер руки коченели и становились неуправляемыми. Ведро передавалось следующему.

 Вскоре боцман завел один мотор, укутал его плащом и направил шлюпку в сторону маяка, который был сооружен на барже и стоял ближе к устью р. Яны. Подойдя к борту, мы обнаружили, что на маяке невозможно укрыться даже от дождя: металлическая коробка баржи была заварена со всех сторон.

На горизонте, почти в самом устье Яны, виднелась стрела плавучего крана, и мы направились к нему.

 Двигаться к танкеру мы не могли, так как в открытом море волны достигли такой величины, что шлюпку просто перевернуло бы. Скалистый, отвесный, мерзлый берег не подпускал к себе, грозя разбить шлюпку о камни. Единственной ниточкой для нашего спасение был плавкран.

 Подойдя к нему, мы прочитали: «ГАNZ-52». На кране находилось 3 голодных крановщика, у которых из еды была только пресная вода и мешок соли. Обрадовавшись нашему улову, крановщики тут же предложили сварить уху. Растопив дровами камбуз, старший крановщик, разделывая рыбу, рассказывал:

–Неделю назад нас притащил и бросил буксир с Лены, сообщив, что через час другой буксир заберет и доставит в Нижнеянск. С тех пор и загораем. Продуктов нет, радиостанции нет, и бензина на моторную лодку тоже нет. Еще пару дней – и пришлось бы голенища от сапогов варить.

 Он отрезал кусок сырой рыбы, слегка подсолил его и, почти не разжевывая, проглотил. Мы пока еще были сыты, и никто не обращал внимания на голодных крановщиков, уминавших наши скромные припасы. Сняв с себя промокшую до нитки одежду, развесив и разложив ее по всему камбузу, мы, стуча зубами от переохлаждения, завернувшись в одеяла, которые нам любезно предоставили крановщики, сидели вокруг раскрасневшейся печки и, сюрбая, пили кипяток. Когда уха была готова и все присутствующие на борту собрались в кают-компании,  первым из оцепенения вышел Будников:

–В связи с тем, что по должности я самый старший, принимаю командование на себя.

 Он поднялся и пробасил:

–Экипаж! Слушай мою команду:

 1 – старшему крановщику выйти на палубу, подняться как можно выше и зажечь фальшфейер, подав тем самым капитану Бабичеву сигнал о том, что мы в безопасности.

2 – объявляю благодарность Бабичеву Сергею за сохранение корабельного имущества. Благодаря его смекалке и мужеству нам предстоит насытиться этой ухой.

 3 – так как шторм может затянуться, расход продуктов сократить до минимума. Все продукты передать коптерщику. Им я назначаю Сергея.

 Тут все заметили, что электрик, подняв руку, как школьник на уроке, что-то хочет сказать.

–Что с тобой? – спросил Будников.

–Я хотел бы сказать несколько слов. Если вы меня не выбросите за борт.

Только сейчас все вспомнили о произошедшем на шлюпке инциденте. И поняли, что за все это время электрик не произнес ни одного слова. Крановщики с недоумением смотрели, как все рыбаки буквально катались от смеха, пока им не объяснили в чем дело. Электрик, выдержав паузу и получив официальное разрешение разговаривать, торжественно заявил:

–Пока вы тут все надо мной насмехались, крановщики слопали почти все наши продукты. Теперь нам придется пухнуть с голоду. Я предлагаю разделить продукты между своими.

В кают-компании повисла тишина. Старший крановщик схватил фальшфейер и выбежал на палубу, остальные крановщики вышли следом.

 Будников почесал затылок, сел во главе стола и сказал:

–Лучше бы ты молчал. Умеешь ты испортить людям настроение. Мужики неделю хлеба не видели. Могли бы на борт нас не пустить и глотка воды не дать. Так что продолжай молчать, иначе я точно за себя не ручаюсь. А сейчас иди, извинись перед хозяевами и пригласи за стол.

Когда крановщики вернулись в кают-компанию, Будников, как и положено, пожелал всем приятного аппетита, и все приступили к трапезе.

На другой день мы доели остатки ухи. Свирепый ветер с Ледовитого океана злобно завывал в стреле крана, которая подернулась тонким прозрачным ледком. На палубу никто не выходил. Кран стоял в таком месте, куда волны практически не доходили, поэтому качки особо не было. Вечером Будников разложил на палубе остатки рыбьих костей и, когда собрались чайки, застрелил одну огромную птицу. Ее сварили и съели на третий день. В последующие два дня ни одна птица не подлетела к борту крана.

Ветер стих. Но волны продолжали пениться еще сутки. От вареной пресной воды с привкусом ржавчины, которую готовили на первое, второе и третье, уже булькало в ушах. Мы готовы были уже на все, лишь бы поскорее покинуть этот кран. Подвесные моторы были в сотый раз проверены боцманом.

И вот наконец-то мы в шлюпке. Крутые волны задирают нос почти вертикально вверх, затем, словно на городских каруселях, нос проваливается, мотор, взревев, выхватывает воздух винтом, и мы с замиранием духа летим до следующей волны. Через два часа битвы с водной стихией мы добрались до земснаряда, который, как и кран, ждал буксира из Нижнеянска. Нас накормили, обсушили. Будников связался с ТР-2801 и доложил Бабичеву, что все живы и здоровы. На следующий день мы добрались до СТ-917, которая была гружена вином «Лидия».

На свой танкер мы добрались ближе к вечеру. Так, собираясь на часок, мы задержались на неделю. Будников, оправдываясь перед моим отцом, все так же шутил:

–Да что ты Константинович, какая неделя, солнце даже за горизонт не село, а мы уже вернулись. (Полярный день в тех широтах длится полгода).

У шлюпки после нашего путешествия в правом борту было выломано две доски, но все-таки она оставалась надежным спасательным средством для моря Лаптевых. Команда, оставшаяся на танкере, от морской болезни лежала пластом. Вахту несли два человека: капитан и механик. В тот же день ТР-2801 прошел на приливной волне через Бар Яны, пришвартовал к своему борту плавкран «ГАНС-52» и доставил его в Нижнеянск.

С тех пор, вот уже более сорока лет, когда открывается арктическая навигация, я выпиваю бокал вина «Лидия» в память тех легендарных событий.

 

Жили-были дед да баба…

 

 

В районе Якутска в протоках между несчетным количеством островов можно заблудиться. Песчаные берега и острова покрыты высокими травами и тальником. Течение на реке медленное, почти незаметное.

Среди этого архипелага есть остров Бабичева. Но не Александра Константиновича, а Константина Андреевича – его отца, который с Екатериной Николаевной прожил свою нелегкую жизнь в поселке Пригородном. Остров, который им выделили для сенокоса, так и остался островом Бабичева.

Переселившись из Новосибирской губернии, куда в свою очередь попали во времена антирусских столыпинских реформ, представители княжеского рода Бабичевых получили в Пригородном землю и построили дом. Бабичевы выбрали участок с огромным деревом, из-под которого бил родник.

Константин Андреевич работал на строительстве коровников, конюшен, тепличного хозяйства и опытной селекционной станции, на которой сразу же начали работу по улучшению пород коров и лошадей. Местные коровы были маленькими и дающими очень мало молока; они, как олени, могли копытить под снегом корм и были приспособлены к морозам, а лошади были низкорослыми и покрытыми длинной густой шерстью. Привезенные переселенцами животные по сравнению с ними были гигантами и молока давали в десятки раз больше.

Интересная работа, которой было много, и новая жизнь полностью поглотила Бабичевых и всех переселенцев.

В последующие годы, используя жаркое, хоть и короткое, лето, удлиненное за счет знаменитых полярных «белых ночей», на парниковых грядах Бабичевы выращивали не только огурцы и помидоры, но и арбузы. Екатерина Николаевна вывела новые сорта томатов, которые вызревали в условиях вечной мерзлоты в открытом грунте, и картофель под названием «сорокодневка». Константин Андреевич строил лодки, а длинными зимними вечерами плел с сыновьями рыболовные сети. Для сенокоса у каждой семьи был свой остров, а для рыбалки – свои протоки и озера, которые до сих пор сохранили названия Бабичевские, Шаталовские, Якунинские и пр. На летние каникулы в Пригородном собирался целый детский сад: четверо детей привозили 12 внуков, которых приучали к работе. За старшими были закреплены грядки с томатами. Их поливали каждый вечер, вёдрами таская воду из небольшого рукотворного озерца, которое мы называли «лыва». В обязанности старших входило отогнать в стадо крупный рогатый скот. Младшие собирали ряску и кормили цыплят. Все свободное время мы проводили на песчаном берегу протоки – купались, загорали, рыбачили. Жили дружно и весело. Константин Андреевич каждое утро привозил по ведерку рыбы. У Екатерины Николаевны на грядках росло все самое необходимое. Молоко, масло, сметана, творог – все было со своего подворья. В магазин ходили только за хлебом и сахаром.

Добрейшей души человек была наша бабушка Екатерина Николаевна. В половине пятого утра бабушка уже была на ногах и хлопотала по хозяйству. От нее пахло парным молоком, пирожками, жареной рыбой и зеленью с огорода. Своих одиннадцать внуков, которых привозили ей на все лето, бабушка ласково называла хлопцами.

За обеденным столом мы рассаживались каждый на свое место – по старшинству. Во главе стола сидел дед, Константин Андреевич, сухопарый, двужильный, молчаливый, всегда коротко стриженый, с огромными кулачищами, похожими на ковши экскаватора. Его место никто не смел занять даже в его отсутствие. Огромная кастрюля борща томилась на печи. На столе стояла картошка, помидоры, огурцы и прочие дары природы со своего огорода, а также малосольные ельцы и сороги, которых бабушка солила по каким-то своим необыкновенным рецептам. В праздничные дни и по выходным бабушка фаршировала жирных карасей, пекла рыбный пирог и сдобные булки с маком и вареньем. Никто не смел взять кусок со стола, пока дед не сядет и не перекрестит стол.

Самым главным и каждодневным блюдом мы считали речную рыбу. Жареные и соленые окунь, щука, елец, сорога, сиг не переводились на столе все лето.

Каждый день дед добывал по два ведра рыбы: ведро утром и ведро вечером. Он садился на лодку-плоскодонку, сделанную своими руками, брал маховое весло и, бесшумно скользя по водной глади, отправлялся в многочисленные протоки, где в своих укромных местах ставил сети. По выходным все старшие хлопцы ездили на рыбалку с ночевкой с дядей Толей, которого мы все любили и с нетерпением ждали, готовя каждый свои закидушки. Мы привозили иногда по два, а то и по три ведра рыбы. Бабушка прямо во дворе на огромной сосновой чурке чистила ее, а мы, обступив полукругом, наперебой рассказывали, кто какую поймал. Когда в руках у бабушки оказывался окунь, мы, смеясь, разбегались в разные стороны и кричали: «Окунишка-хулиганишка!». У окуня чешуя мелкая, но очень жесткая, и когда его чистят, то чешуйки разлетаются в разные стороны.

–А вот елец – молодец, его крупная нежная чешуя снимается легко и гладко, – говорила бабушка, доставая из ведра очередную рыбку. Больше всего эту процедуру, кроме нас, любили куры, коих было более пяти десятков. Они хватали выпотрошенные рыбьи потроха и, кудахча, носились по двору, стараясь проглотить лакомые кусочки.

В девять вечера нас укладывали спать. Перед сном бабушка рассказывала сказки и разные интересные истории.

 

***

Все мои двоюродные братья и сестры жили рядом с бабушкой в городе Якутске. Только нас с сестрой отец привозил за тысячу двести километров. Я всегда считал, что они все дома, а мы приехали к ним в гости. Мне было непонятно: почему я должен работать в их огороде? Ехать с ненавистным дядей Колей в лес за ягодами или грибами, которые он затем сдавал в заготконторы и получал деньги или съедал зимой под водочку? Почему я должен заготавливать сено для их коров, а сам в зимнее время пить чай без молока? До последнего момента я не задавал взрослым эти вопросы, пока не подвернулся удобный случай.

Дядя Коля работал начальником ГАИ, и у него был «Москвич». Однажды, набив полную машину племянников, он отвез нас в лес, вытащил из багажника по огромному ведру и сказал: «Пока каждый не наберет полное ведро ягод, к машине не подходите: домой не повезу». Черника была крупная и сладкая, но местами уже обобранная. На пару с сыном дяди Коли Борисом пришлось побродить по лесу, чтобы найти подходящую полянку, на которой росли не только ягоды, но и грибы – коричневые подберезовики на длинных стройных ножках и красноголовые подосиновики в огромных шляпах. Борис был горазд на всякие мелкие пакости, только вот расплачивался за них обычно я.

– Давай нарвем по полведра грибов, а сверху засыплем их ягодами, – предложил Борис.

Примерно через час у нас уже были полные ведра.

– К машине не пойдем, а то папка сразу догадается. Давай лучше здесь поиграем, – сказал Борис.

Прошло еще часа два, как мы услышали сигнал «Москвича». Желудки уже урчали от голода и съеденной черники.

– Вот теперь пора, – сказал Борис и, взяв свое ведро, отправился к машине. Я шел следом. Все братья и сестры уплетали хлеб с маслом, ведра с ягодами стояли в багажнике. Борис, подбежав к машине, быстро поставил свое ведро.

– Где мой хлеб? – спросил он у отца, который стоял рядом с машиной и пересчитывал ведра. Как всегда, свирепо фыркнув, он схватил у меня ведро.

– Дай сюда, безрукий, а то еще рассыплешь, – сердито пробурчал дядя Коля. Но, почувствовав, что ведро легкое, поставил его на землю и, расстелив плащ, начал ссыпать ягоду.

– Ах ты, ленивый мальчишка! Да ты даже себе на кусок хлеба не заработал! Немедленно иди в лес и собери мне полное ведро, иначе домой пойдешь пешком! – закричал дядя Коля. Взглянув на Бориса, я увидел, как он спокойно, с ухмылкой доедал свой кусок хлеба с маслом.

Меня еще никто в жизни не заставлял работать за кусок хлеба. И тут меня словно взорвали изнутри. Из застенчивого мальчишки я превратился в «политического бунтаря». Я в ярости задал все вопросы, которые меня мучили все эти годы. Затем раскрыл перочинный нож, которым срезал грибы, и, подойдя к колесу, сказал:

– Вы меня сюда привезли, вы и увезете. Иначе колеса порежу, и пешком все вместе пойдем. Я к Вам в работники за кусок хлеба не нанимался. Чтобы ты свое жирное брюхо за мой счет набивал? Вот тебе, – я скрутил фигуру из трех пальцев и направил ее в сторону дяди Коли.

– Ах ты, бандит малолетний! Да я тебя в тюрьме сгною! – еще громче закричал дядя Коля.

Вспомнив о том, что он милиционер, я бросил нож и убежал в лес. Слезы градом катились у меня из глаз. Примерно через полчаса, успокоившись и взяв себя в руки, я вышел на дорогу и направился в сторону города, до которого было сорок километров. Где-то позади лес наполнялся криками моих братьев и сестер. Они искали меня.

Вскоре послышался шум двигателя приближающегося автомобиля. Это оказался «Москвич» дяди Коли. В машине рядом с ним сидел только Борис. Поравнявшись со мной, он открыл стекло на дверке и рявкнул: «Хватит дурить, садись в машину, а то вся эта свора отказывается без тебя ехать домой».

– Попробуй только тронь меня пальцем! Мой папа приедет и выдернет тебе ноги! Он, в отличие от тебя,  любит своих детей и никогда не заставляет их работать за кусок хлеба! – всхлипывая, прокричал я.

Дядя Коля развернул машину и поехал обратно. Через несколько минут он догнал меня, груженный улыбающимися пассажирами.

Оказывается, после моего ухода он начал проверять все ведра и обнаружил, что во всех, кроме того, которое собирал лично он, оказалась половина грибов. Отборный мат сыпался на головы моих малолетних братьев и сестер всю дорогу.

Наступала сенокосная пора

 

К этому событию готовились загодя и с особым трепетом в сердце. Вся страна готовилась к очередной «битве за урожай». Зажиточное село Пригородное, состоящее из русских переселенцев, не было исключением. Каждой семье был выделен остров под сенокос, который так и именовался по фамилии владельца: Шаталовский, Бабичевский и т.д.

Дед готовил деревянные грабли, каждый зуб которых выстругивал из каких-то особых палочек и обжигал в костре или печке, после чего они становились как костяные. Отбивал на металлической бабке литовки, затачивал их острее бритвы. Делал деревянные рогатины для переворачивания сена и прочие приспособления. Хлопцы готовили свои рыболовные снасти – закидушки. Наш «полевой стан»

располагался каждый год в одном и том же месте. Домой возвращались либо поздним вечером, либо оставались с ночевками на острове и приезжали только в субботу, чтобы помыться в бане. От комаров не спасала даже мазь «Дэта», которую по великому блату доставала тетя Надя. Спасение было лишь, когда поднимался небольшой ветерок. Единственный человек, которого не кусали комары – это был наш дед. На обед он заваривал нам суп из консервов и пакетиков. Отрезав от соленого сала большой кусок, протыкал его срезанным тальниковым прутиком – шампуром; расположившись у костра, обжаривал его на углях. Мы, обступив костер, делали то же самое, промакивая стекающее горячее сало на толстый кусок хлеба. Зажаривать сальный шашлык нужно было именно на углях, чтобы он не закоптился дымом и покрылся аппетитной, золотистой, хрустящей корочкой. Это были самые счастливые минуты сенокосного детства.

К концу сезона сенокос превращался в сущую каторгу. Я уходил после работы на песчаную отмель, где не было комаров, писал своей маме письма, иногда в стихах, которые не имел возможности даже отправить. Вот одно из них:

 

 

​​

 

Сенокос

 

 Припев:

 На островах Лены лежит мое сено,

 Лежит мое сено – конца и края нет!

 Его косил с дедом, и ворошил с дедом,

 Работал в две смены, а мне лишь 10 лет.

 

 1 куплет

 Хочу я в цирк, хочу гулять в саду,

 Лежать в песке на пляжном берегу.

А дед молчит и косит по кустам.

 Я за свободу «велик» свой отдам.

 

 Припев:

 На островах Лены лежит мое сено,

 Лежит его много – конца и края нет!

 Сушить его надо, и ворошить надо,

 Его сгребать надо, а мне лишь 10 лет.

 

 2 куплет

 Я не привык к тяжелому труду,

 Хочу пломбир, конфеты, пахлому.

 Я не ходил сто лет уже в кино,

 А мне лишь 10 стукнуло всего.

 

 

 Припев:

 На островах Лены косил мой дед сено.

 Он каждый год косит – конца и края нет!

 Мне надоел остров и комары-монстры,

 Хочу домой, к маме: ведь мне лишь 10 лет.

 

Якутск – Пригородное.  1964 г.

 

​​

.

Из тетрадки в клеточку:

Море Лаптевых

 

На перекрестке всех меридиан,

Где ось земную можно взять руками –

Здесь море Лаптевых – суровый Океан

Играет с ленскими лихими речниками.

 

Он может заморозить, утопить,

Отдать на растерзание медведям…

И любит Океан с безумцами шутить –

Строптивый норов урезонить людям.

 

Да! Человек становится сильней:

Он строит мощные атомоходы,

Но Океан мудрее и хитрей –

Вдруг стал теплей, и лед уходит в воды.

 

Растаяли белесые поля,

А в тундре мхом покрылся сизый камень…

Дай мудрость человечеству, Земля,

Чтоб удержать нам в равновесье Лед и Пламень!

​​

 

На острие эпох

 

Земля завалилась набок –

Летим вместе с ней в никуда…

Народ помешался от «бабок»,

Поверив, что жизнь – игра.

 

На догмах, авторитетах

Построили путь земной,

Из гипса божков воспетых

Подняли на смертный бой.

 

Восстали против природы.

На вечность подняли меч.

Разврат назвали свободой.

Забыли родную речь.

 

За все придется ответить,

За каждый неправедный шаг.

Опомнитесь, «Щукины дети»!

Верните России стяг!

 

 

 

 

 

 

 

Замкнутый круг

 

Время не властно над памятью.

Память дана в наказание –

Так же, как совесть с завистью

Знают свое начертание.

 

Сколько дорог исхожено,

Сколько пропето песен…

К звездам пути проложены –

Мир наш становится тесен.

 

Тесно от барства, тупости,

От равнодушия к близким.

В каменных джунглях глупостей

Мозг наш становится склизким.

 

Не по спирали, что вверх ведет,

А по кольцу Соломона,

Там, где написано: «Все пройдет»,

Водит по кругу Мамона

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я знаю, отчего умирают люди

07. 09. 2012 г.

 

Сегодня я проснулся от шума дождя, который настойчиво барабанил в моё окно:

–  Ну что спишь? Скорей поднимайся, ведь ты же любишь такую погоду! Глянь вокруг: всё, как ты заказывал, –  выбивал дождик азбукой Морзе по железному козырьку над окном.

Я поднялся, раздвинул шторы и увидел привычный для меня пейзаж. Вдали за дорогой, упираясь макушками в тучи, стояли стройные тёмно-зелёные пирамидальные тополя.  Под окном распластали свои длинные ветвистые руки с полными ладонями слив и яблок плодовые деревья. Сквозь них, словно специально прорисованный для разнообразия красок, просматривался красный боярышник с блестящими капельками дождя на колючках. Ничто не выдавало наступившей осени, лишь американский клён, затесавшийся, как шпион, в русский пейзаж, покрылся оранжево-жёлтой листвой.  Я не смог без грусти посмотреть на засохшую огромную берёзу – символ России и подумал:

– Да! Видимо, тяжёлые испытания грядут моей Родине, если даже берёзы засыхают повсеместно по всей Руси.

Тут я услышал сопение моего ребёнка. Чтоб привлечь к себе внимание,  просыпаясь, она всегда начинает шумно дышать носом. Время было раннее, рассвет ещё только-только просыпался.  Я осторожно открыл штору в детскую спальную комнатку.  Ребёнок сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и о чём-то сосредоточенно  думал. Спутанные после сна волосы беспорядочно закрывали её сонное личико. Чтоб не спугнуть мысли, я бесшумно присел на краешек кровати и, убрав прядь волос на бочок, погладил её по голове.

– Понимаешь, папа! Я знаю, от чего умирают люди… Они просто устают жить, когда из них уходит любовь! Ведь Бог создал душу человека бессмертной, а душа – это и есть любовь. Когда ребёнок рождается, он маленький и его душа, то есть любовь, заполняет всё его тельце. В нём ведь нет пока еще других чувств и переживаний, кроме любви к папе и маме.  С годами он узнаёт о боли, о сладком, о кислом, о радости, о печали  – всем этим растёт человеческое тело. Но вот появляются дети, а потом внуки, и человек отдаёт им свою любовь – душу, и если его взаимно любят, то душа его остаётся прежней, и он живёт долго, а если не любят и «мотают нервы», то душа становится меньше, любовь уходит, и человек, устав видеть всё это безобразие, умирает. Потому что он здесь становится никому не нужным, – с грустью завершила дочка свой монолог и, обхватив меня за шею, изо всех сил сжала свои тонкие ручонки и прошептала в самое ухо:

– Ты у меня никогда не умрёшь! Я научу своих детей, внуков и пра-пра-правнуков любить тебя так же сильно, как я тебя люблю!!!

– Ну, значит, и ты никогда не умрёшь, мой ангелочек! Моя любовь к тебе так же безмерна и безбрежна. И будем мы вместе жить вечно во Славу Божию,  – сказал я и почувствовал колючих ёжиков в своих глазах, а к горлу подступил огромный ком. Это, видимо, моя любовь-душа рвалась от счастья из груди…

 Дочка отпустила мою шею, с размаху плюхнулась на мягкую подушку, повернулась на бочок и сонно прошептала:

 – Ну, всё, я дальше спать. Потом проснусь и расскажу ещё что-нибудь, что увижу…

Ровно посапывая, она моментально уснула.

Я стоял у кровати и не замечал, как по щекам катятся крупные слёзы.

– Да, сентиментальность – признак старения, – подумал я и бросился к письменному столу, чтоб записать услышанное…  

 

 

 

 

 

Зинаида Бабичева

Мои рифмованные строчки

 

 

...Наш хрупкий мир натянут, как пузырь,

Который мной надут из мыльной пены...

 

Учителю

 

Мои рифмованные строчки,

Толпясь, спешат попасть в блокнот.

Порой, как на болоте кочки,

Торчат. Но ведь душа поет!

 

Не до грамматики, когда вдруг

Пчелиным роем в вихре фраз

Слова, цепляясь, чертят круг,

Рождая рифму в сей же час.

 

Как объяснить? Лишь на мгновенье

Я отвлеклась на суффикс «инь»,

И вмиг исчезло вдохновенье,

Ушло из рук, как скользкий линь.

 

Учитель мой, прошу не ставить

Трояк за то, что я спешу.

Ведь жизнь одна, и не исправить

Того, чем в этот миг дышу.

 

 

 

 

 

 

 

Осень

Лист багряно-золотой сбросил лес в долины.

Загорелись, как пожар, ягоды рябины.

Звонко дождик застучал по железной крыше.

Ветер в небе тучи гнал, птички пели тише.

 

Вот и в городе Ельце наступила осень.

Не грустим мы о былом и печаль отбросим.

На Черникином пруду мы простились с летом.

Юный друг, не унывай, держи хвост пистолетом!

 

 

 

Первое сентября

 

Пролетели летние каникулы,

Поутихла знойная жара,

Журавлиным клином прокурлыкала –

Наступила школьная пора

 

Зарядившись солнцем, морем, травами,

Отдохнув, набрав за лето сил,

Мы пришли наряженными павами

В школьный двор, который сердцу мил.

 

Впереди – нелегкий путь к познаниям.

Дай терпенья Бог учителям!

Детям дай усидчивости к знаниям,

Ну, а я желаю счастья Вам!

 

​​

 

Ветер

 

Расскажу я вам, друзья, для чего нам ветер:

Чтоб по небу тучи гнать и шалить на свете,

Чтоб детей в лесу пугать, шелестя ветвями,

Чтоб на море шторм поднять и греметь цепями.

 

На дороге пыль столбом ветер поднимает.

Караван в пустыне знойной буря заметает.

Как мальчишка озорной, в глаз пылинку вгонит –

И хохочет надо мной, проводами стонет.

 

Я скажу без сожаленья, чтобы вас не мучить:

Может, ветер хорошо,

               Только солнце – лучше!

 

Незнайка в моих снах

 

О веселых коротышках,

Про Незнайку на Луне

Мне читали в детстве книжку,

А потом не раз во сне

Приходил ко мне Незнайка –

Музыкант, артист, поэт…

Мы та-а-кое вытворяли,

Удивляя белый свет!..

 

То, умчавшись на ракете,

Мы бродили по Луне,

Бороздили океаны

На орешной скорлупе.

 

Мачтой нам служила спичка,

Парусом – ольховый лист,

И кораблик, словно птичка,

Уносил нас вдаль и ввысь.

​​

 

Прививка

 

Злые люди говорят,

Что прививки нам вредят.

Только верить им не надо:

Понапрасну ведь галдят.

 

Без прививок человек

Жил всего лишь сорок лет,

Погибал от эпидемий

И от прочих разных бед.

 

Вакцинация спасла

Нас от вирусного зла.

От чумы, от оспы, кори

Мы избавились сполна.

 

И сейчас честной народ

Лет до ста уже живёт.

Вы не бойтесь, прививайтесь,

И беда к вам не придёт.

 

​​

 

Тайга – медведь – бурундук

 

 

Вы считаете, что хозяин в тайге – медведь? К сожалению, вы глубоко заблуждаетесь. По мнению якутских охотников, хозяином тайги является маленький полосатый бурундук, который совершенно не боится медведя и доставляет ему много хлопот и неприятностей. С наступлением зимы, когда медведь засыпает в своей берлоге, бурундук забирается в его спальню и начинает строить свою – миниатюрную – берлогу. Он щекочет медведя за пятки, свистит ему прямо в ухо, вырывает у него клочья шерсти для утепления своей постели. В конце концов медведь просыпается, уходит из берлоги и становится  опасным шатуном, а бурундук как ни в чем не бывало спокойно спит до весны. 

БУРУНДУКИ – род млекопитающих семейства беличьих. В лесах Северного полушария их 24 вида. Азиатский бурундук: длина тела до 17 см, хвоста – до 12 см (примерно вдвое меньше белки), масса тела около 100 г, на спине 5 продольных черных или темно-бурых полос. Ушки по сравнению с белкой небольшие. Хвост с густыми длинными волосами не круглый, как у белки, а плоский. Шерстка короткая, жестковатая. Характерны вместительные защечные мешки.

В природе ведет наземный образ жизни, но в минуты опасности прекрасно взбирается на деревья. Питается кедровыми и другими орехами (создавая в своих подземных кладовых запасы до 8 кг), семенами, ягодами, нередко насекомыми, зеленью трав и кустарников. Живет в норках и в дуплах. Ночью спит, а днем активен. Зимой впадает в спячку, прерывающуюся краткими периодами активности. Отдельные особи в спячку не впадают. Доверчив к людям даже в природных условиях, крайне любопытен. Если стучать палкой по дереву, на котором сидит бурундук, то зверек спускается вниз головой по стволу на расстояние вытянутой руки и с устрашающим видом пищит, что в переводе на русский язык означает:

 – Ты зачем рубишь мое дерево!? Хочешь, чтобы я упал и шею себе свернул? Сейчас позову своего соседа – медведя, он тебе бока наломает!

Если не делать резких движений и протянуть зверьку какое-нибудь лакомство, то он без особой опаски возьмет его прямо с руки, а в последующие дни будет прыгать за вами по веткам и просить еще лакомства.

В выводке 4-6 слепых и голых детенышей. Мать кормит их молоком до 40 суток. С полутора месяцев зверьки твердо стоят на собственных лапах. Продолжительность жизни – до 7 лет.

 

​​